ДЕВЯТЬ МИНУТ

Это произошло через месяц после вылета с Грозы, планет в системе Фомальгаута. В плазмотроне, снабжавшем энергией противопылевую защиту, началась неуправляемая реакция. Автоматы выбросили в пространство взбесившийся реактор.
- Придется разойтись в самые дальние отсеки, - сказал инженер.

У нас не было командира, каждый делал свое дело.
- В самые дальние отсеки! - упрямо повторил инженер, хотя никто не возражал. - В случае чего... даже один человек доведет корабль. Не двигаться. Пойдем с шестикратным ускорением. Четыре месяца...

Я был один в обсерватории. Изредка приходилось подниматься с амортизационного кресла, проверять электронику, менять отснятые кассеты. Бесполезная, в сущности, работа: все, что можно было сделать, мы сделали еще на пути к Фомальгауту. Но приборы наполняли обсерваторию шумом жизни. Книги, проигрыватели, кинопроекторы - мы отдали их тем, кто остался на Грозе. И в эти долгие недели я думал, только думал.

До нас - если не считать испытательных рейсов - летали лишь к Альфе Центавра и Сириусу. Мы первыми ушли к Фомальгауту. В тот день, когда буксирные ракеты повели "Данко" к стартовой зоне, в списка экспедиции числилось сто десять человек. Полет продолжался больше года. Тридцать две планеты, обращающиеся вокруг ослепительно белого солнца, - это вознаградило нас за все. Мы считали, что трудности позади. Но из четырех разведывательных групп, ушедших к планетам, вернулась только одна - с Грозы. Тогда мы высадились на Грозе. Мы построили ракетодром и базу, наши реапланы облетели Грозу от полюса до полюса.

Она странная, эта планета. Вначале она показалась нам удивительно тихой. Но ее ураганы... таких ураганов на Земле не знали. Они обрушивались внезапно. Три минуты черного хаоса - всего три минуты, - и снова тишина.

Нас было пятеро, когда мы вылетели на "Данко в обратный путь. Восемьдесят четыре человека остались на Грозе.

Да, это странная планета. Быть может, все дело в том, что она безлюдна. Смотришь на лес и думаешь - за ним обязательно должен быть город: ведь и лес, и птицы, и река - все, как на Земле! И знаешь, что нет городов, нет ни одного человеческого жилища на всей планете...

Я помню, "Данко" опустился на рассвете, и первое, что мы увидели, - это зарево, охватившее полнеба. Краски были такими плотными, что казалось, до них можно дотронуться... Потом мы смотрели на это небо с недоумением. Для кого эти рассветы? Зачем они?!

На Земле тоже есть пустыни - ледяные, песчаные. Но самые пустынные пустыни - когда нет людей. После отлета "Данко" на Грозе осталась крохотная исследовательская станция: шестнадцать врытых в скалистую почву домиков, две обсерватории, ангары, а кругом - безлюдная пустыня, охватившая всю планету: все ее океаны, моря, горы, леса, степи...

День за днем, неделю за неделей я вспоминал о тех, кто остался на Грозе. Сейчас я уже не помню, как появилась мысль, что я первым увижу Землю. С этого момента трудно было думать о чем-то другом.

У нас давно вышла из строя систем оптической связи. Радиоволн не пробивались сквозь помехи. Но обе телескопические установки сохранились. И экран кормового телескопа был здесь, в обсерватории!

Я подсчитал, когда сила телескопа окажется достаточной на экране можно будет разглядеть Землю. Получилось - через девяносто восемь часов. Тогда я повернул кресло так, чтобы видеть экран. О был светло-серый: матовая серебристая поверхность - метр на метр.

"Данко" шел в режиме торможения, отражателем в сторону Земли. Пока работает двигатель, нельзя включать кормовой телескоп. Пройдет девяносто восемь часов, думал я, инженер остановит, обязательно остановит двигатель, все поднимутся в обсерваторию, и мы будем смотреть на Землю. А я увижу ее раньше всех, потому что экран оживет сразу же, как остановится двигатель. Другим нужно время, чтобы прийти сюда, когда исчезнет перегрузка, а я уже здесь, мое кресло в трех метрах от экрана.

Изредка в обсерваторию приходил наш врач. Нет, не приходил - приползал. С тех пор как "Данко" развернулся отражателем к Земле, обсерватория оказалась на самом верху. Подъемник не работал, и доктору приходилось ползти семьдесят метров по узкой галерее. Он долго отдыхал и рассказывал новости: система внутренней сигнализации не работала, и мы не могли ее исправить, мешала перегрузка. Новости был веселые: доктор сам их выдумывал.

Однажды доктор спросил:
- Знаете, сколько у меня накопилось неиспользованных выходных, если считать по земному времени?

Перегрузка сковывала его движения, но, ни разу не останавливаясь, он добрался до ближайшего к экрану кресла.
- Пятьсот выходных! Вы не возражаете, если я посижу здесь... ну, хотя бы полдня?
- Полтора дня, доктор, - уточнил я. - Земля будет видна через тридцать семь часов.

Он пробормотал, что тридцать семь часов - это пустяки, совершеннейшие пустяки, и удобно устроился в кресле.
- Как вы думаете, - спросил он, глядя на серебристый экран, - что изменилось на Земле за это время? Для нас всего два года, а на Земле прошло почти полвека...
- Боитесь, что наши открытия устарели?

Доктор не ответил, он спал.

Нет, подумал я, уж мои открытия не устарели! Куда можно было за это время полететь? Ну, к Альтаиру или опять к Сириусу. Там этого не откроешь. Пожалуй, только у Денеба; так до него пятьсот сорок световых лет...

Я заснул, а когда открыл глаза, увидел биолога - он сидел рядом со мной. За эти месяцы он вырастил великолепную рыжую бороду.
- Ходят слухи, - сказал он, - поглаживая бороду, - что будет видна Земля. Да, звездоплаватели. Все газеты полны этими слухами.
- Слухи преувеличены, - отозвался доктор. - Мы увидим маленькую светлую точку, только и всего.
- Не отчаивайтесь, звездоплаватели, - покровительственно сказал биолог. - Хотите, я скажу вам, как нас встретят на Земле?

Мы хорошо знали друг друга: по нарочитому веселью биолога я понял, что он думает об этом давно.
- Надеюсь, вы помните, как нас провожали, - говорил биолог. - Бородатый академик произнес трогательную речь. Борода у него была, как у меня теперь. Только вот здесь подстрижено вот так, а не так... Ну-с, затем выступал этот симпатичный дядька из комитета. Такой курносый симпатичный дядька...
- Как же, помню, - сказал доктор. - Он еще говорил "парсек" вместо "парсек".
- Вот именно. Потом девушки, работавшие на космодроме, преподнесли нам полевые цветы. Потом...
- Мы помним, - перебил доктор. - Прекрасно помним. Что дальше?
- Трогательно, что напутственны речи хранятся в ваших сердцах, звездоплаватели, - язвительно сказал биолог. Он н любил, когда его перебивали. - Так вот, напрягите всю вашу фантазию, мобилизуйте все ваше воображение - и вы не угадаете, что произойдет при возвращении.
- Что же?

Это спросил физик. Мы не заметили, как он вошел в обсерваторию.
- А вот что. Вы думаете, прошло полвека, на Земле другие люди, все изменилось... Звездоплаватели, у вас нет ни капли фантазии! Мы приземлимся, и нас встретит тот же бородатый академик, отлично помнящий проводы и нисколько не изменившийся. И тот же курносый симпатичный дядька из комитета. И те же девушки... Представляете такую картину? Ну, как будто мы улетели на час или полтора - и вот вернулись. - Он торжествующе оглядел нас. - Ладно, звездоплаватели, мне жаль вас. Поясню. Все дело в наследственной памяти. Вы помните, как было накануне нашего отлета. Оставались последние шаги... За эти пятьдесят лет проблема наверняка решена.
- Ну и что? - спросил физик. - Что плохого, если сын художника станет, так сказать, наследственным художником?.. Подождите, подождите, вы имеете в виду, что... ну, прогресс... что прогресс прекратится?
- Наследственная специализация, - задумчиво произнес доктор. - Думаю, на Земле не хуже нас представляют всю сложность этой проблемы. С одной стороны, колоссальный выигрыш в обучении. С другой - какая-то цеховая специализация...
- Я сплю, звездоплаватели, - объявил биолог. - Вредно шевелить мозговыми извилинами при шестикратной перегрузке.

И он в самом деле заснул.

Через час пришел инженер. Его трудно было узнать - он почернел, щеки ввалились, комбинезон висел мешком.

Странно, эти последние часы пролетели очень быстро. Может быть, потому, что мы снова были вместе.

Тяжесть исчезла внезапно. Распрямившись, амортизаторы кресел мгновенно вытолкнули нас вверх, к потолку, и в тот же миг на почерневшем экране ярко вспыхнули звездные огни.

Я больно ударился плечом о потолок. Кто-то заслонил экран, но Солнце я увидел сразу. Сначала Солнце, потом Венеру, Марс, даже Меркурий.
- Почему не видно Земли? - с раздражением спросил биолог. - Проклятый телескоп! Неужели Земля закрыта Солнцем?

Меня пропустили к экрану, и я показал, где должна быть Земля.
- Там же ничего нет... - неуверенно произнес доктор. - Значит, ошибка?
- Какая может быть ошибка! - возразил физик. - Я дважды проверял расчеты... у себя, на своей машине. Земля должна быть здесь. Смотрите внимательнее!

Земли не было видно.

Я подобрался к пульту управления и выключил свет в обсерватории. Потом я снизил увеличение телескопа. Изображение сжалось, зато на экране появились Юпитер, Сатурн, Уран...

Я снова повернул регулятор. Большие планеты ушла за рамку экрана, из темноты возникли три светлые точки: Меркурий, Венера, Марс.
- Земли нет, - сказал физик.
- Позвольте, как это... нет? - спросил доктор. Он обернулся к инженеру.

Тот ничего не ответил.

Я объяснил: увеличение предельное, расчеты не могут быть ошибочными видим же мы все другие планеты. Доктор вдруг разозлился:
- Чепуха какая-то! Выходит, Земля исчезла?

Ему никто не ответил. Он настойчиво повторил:
- Давайте разберемся!
- Послушайте, - сказал биолог. Голос у него был хриплый. - Неужели это... война? Война - и вот Земли нет. Совсем нет!
- Не спеши, Павел! - прервал его инженер, и я понял, что о уже думал об этом. - На Земле прошло почти пятьдесят лет. Мало ли что может быть! Например, изменили орбиту Земли.
- Когда мы улетали, шло разоружение, - сказал доктор.
- Ну и что? - возразил биолог. - Мог же возникнуть конфликт...

Доктор пожал плечами:
- Но ведь исчезла планета, поймите - сама планета! Луны тоже нет.
- Прошло пятьдесят лет, - сказал биолог. - Вы же слышали. За это время всякое можно придумать...

Механически, плохо понимая, что делаю, я вернулся к своему креслу, пристегнул ремни. Сильно болело ушибленное плечо. Я вдруг перестал слышать разговор. Надвинулась темнота - слепящая, как при невыносимой перегрузке. Это длилось бесконечно долго. Потом я вновь обрел способность думать. Я огляделся: все сидели в креслах, хотя тяжесть по-прежнему не было. На экране вокруг Солнца светились три золотистые точки. Только три!
- Просто непостижимо, - говорил физик. - Вся Галактика на месте... И Солнце и планеты... А Земли нет!

Да, вся бесконечная Вселенная была на месте. Исчезла лишь ничтожная пылинка - Земля.
- Надо дать знать об этом...

Кажется, это сказал доктор.
- Кому?

Никто не ответил. В самом деле, кому мы могли сообщить о том, что исчезла Земля? Где-то в безграничной пустыне черного космоса летели другие корабли. Где-то у чужих и далеких звезд были маленькие исследовательские станции. Но если нас будет не пять, а пятьсот или тысяча, что изменится?

Ведь Земли нет!
- Не верю, - тихо произнес инженер. - Надо идти туда. Как можно быстрее. Мы не можем вернуться к Фомальгауту!
- Мы начнем сначала, - хрипло сказал биолог. - Земля с ее неразрешимыми противоречиями... Одно громоздилось на другое, из поколения в поколение все становилось запутаннее, сложнее... Там нельзя было найти выход... А в космосе теперь цвет человечества. Мы начнем заново, нас будет много...

Доктор безуспешно пытался его успокоить.
- Почему вы боитесь думать честно и прямо? - лихорадочно говорил биолог. - Произошло неизбежное. Человечество будет продолжать жить. Но без Земли. Оно освободится от этого клубка неразрешимых противоречий...
- Единственная свобода, которую я не признаю, - сказал инженер, - это свобода от родины. М пойде к Земле. Я не верю... Люди не могли допустить...

Я подумал: да, не допустили бы, если б взглянули на Землю отсюда. Пусть звезды светят в тысячи раз ярче Земли, пусть этих звезд неизмеримо много, все равно - без Земли Вселенная пуста!
- Да, мы пойдем к Земле, - сказал я, - ведь все так думают...

Мы посмотрели на биолога, и он ответил "да".

Я хотел сосредоточиться (мне казалось, надо что-то придумать) - не мог. Затем выплыла мысль, заглушившая все остальное: люди - кем бы он ни были и где бы они ни находились - светят отраженны светом Земли. За каждым человеком стоит человечество. За роботами, даже самыми умными, нет "машинства". Вероятно, в этом и состоит главное отличие.

Молчание длилось очень долго. Я чувствовал, что прошло много времени, но сколько, не знал, не думал об этом. Вместе с Землей исчезло и время.

Потом откуда-то издалека донесся неуверенный голос физика:
- Послушайте, послушайте же наконец! Я спрашиваю: можно на этом экране получить изображение в ультрафиолетовых лучах? Понимаете, у меня появилась идея... Земная атмосфера поглощает не весь падающий на нее свет. Часть света рассеивается, теряется. И если научатся не терять... ну, скажем, как-то поглощать в верхних слоях атмосферы, а потом использовать... Понимаете, мы ведь можем из-за этого просто не увидеть Землю!

Инженер опередил меня. Оттолкнувшись от кресла, он подлетел к пульту управления.

Изображение на экране расплылось. Лохматое Солнце увеличилось. Венера стала ярче, Марс и Меркурий потускнели.
- Нет, - глухо произнес биолог. Согнувшись, он стоял у самого экрана. Не вижу...

И тогда почти одновременно все мы подумали об инфраизображении. Если научились ловить весь падающий на Землю видимый и ультрафиолетовый свет, то инфракрасные, тепловые, лучи должны по-прежнему излучаться в пространство: иначе нарушится тепловой баланс планеты.

Инженер сменил настройку экрана, и мы увидели Землю! Она была там, где мы ее искали, очень яркая, намного ярче Марса и Венеры. Рядом с ней почти так же ярко сверкала Луна.
- Наконец! - прошептал биолог.

Я попытался подсчитать, сколько энергии получили люди, но сраз же оставил подсчеты. Сейчас это не имело значения.

На светящемся циферблате хронографа я видел: прошло девять минут всего девять минут! - с тех пор, как исчезла тяжесть автоматы включили телескоп.

Мы молча смотрели на Землю.

Корабли, возвращающиеся к Земле, всегда будут видеть нечто неожиданное. Это в порядке вещей: люди придумают еще много нового. Но на кораблях должны быть твердо уверены, что Земля будет вечно. Иначе нельзя идти к звездам.

Так думаем мы, прожившие без Земли девять минут.

3 Sep 2001