| | |
К сожалению, о самом раннем детстве Василия Ерошенко нам ничего неизвестно. Обычная небогатая крестьянская семья. Все семеро детей выросли хорошими, порядочными людьми, некоторые получили высшее образование. Видимо, и Василий вырос бы обычным человеком, но в раннем детстве ВО воздвигли перед ним крутую преграду.
Повторим. В четырехлетнем возрасте он заболел корью. Болезнь протекала тяжело, и набожная тетка, втайне от неверующих родителей, холодным зимним утром понесла его в церковь окропить святой водой. Это "лечение" добавило к кори тяжелейшее воспаление легких, которое кончилось полной слепотой.
Таким образом, ВО поставили перед Ерошенко "предцель" - выйти на обыкновенный, нормальный уровень жизни - преодолеть слепоту.
Ерошенко вспоминал потом, что первое время он был как затравленный волчонок - сидел в дальнем углу, по любому поводу огрызался и целыми днями плакал. Первые шаги к предцели помогла ему сделать мать. Она выводила его за руку на середину комнаты, затем во двор, чтобы он вынужден был сам добираться до своего угла. Так Ерошенко учился первоначальной ориентировке. На улицу он выходил уже самостоятельно. Мать же учила его обращению с огнем, бытовыми предметами. Ее мягкие, но решительные действия привели к тому, что Ерошенко на всю жизнь обрел удивлявшую окружающих уверенность в движениях, необычайную чувствительность. Он говорил потом, что расстояние определяет по усталости мышц, ориентируется по отраженному звуку, колебаниям воздуха, теплу. Однажды пройденную дорогу любой сложности он повторял затем не только без поводыря, но и без трости.
Но человеку нужны и друзья. И тут Ерошенко получил новый удар от ВО. Бывшие товарищи по детским играм боялись даже подходить к слепому. Односельчане перешептывались за спиной: "Темный". Конечно, зла ему специально никто не желал, но так или иначе, он был отверженным. Перспектива тоже была не блестящей. Слепой в украинской деревне конца XIX века мог идти только в "старци" (нищие) или в бродячие кобзари. Другого варианта не было спокон веку.
Назвать действия Василия в это время сознательным стремлением вырваться из неблагоприятных условий нельзя. Ребенок в принципе не может постоянно сидеть в углу. Но чтобы дойти до "среднего" детского уровня Ерошенко понадобились огромные усилия. Именно так и были заложены его работоспособность, сосредоточенность, т.е. качества, надежно формируемые только в детстве.
Чтобы перейти от предцели к Цели нужна информация о ней. Для слепого, как мы понимаем, такой информации не могло быть. И Ерошенко превращает в Цель свою личную предцель. Не только самому преодолеть слепоту, но помочь это сделать другим слепым.
Хотелось бы остановиться на этом приеме. Он встречается не только у Ерошенко. Заменгоф страдал от антисемитизма. И свою личную предцель - преодолеть неприязнь других к себе, он сделал общественно важной целью - устранить национальную рознь для всего человечества. Даже такая незатейливая предцель, как желание почитать правдивые и интересные книги об украинцах была превращена И.П.Котляревским в Цель - создать настоящую украинскую литературу. Видимо, это один из сильных, высокоидеальных приемов: если нет информации о других Достойных Целях, можно превратить в Цель свою предцель, развив ее от личного уровня до общественного.
Иерархия целей Василия Ерошенко формировалась неровно. Уже в детстве он поставил перед собой огромную сверхцель. "С самых ранних лет я мечтал, чтобы на моей родине не было несчастных людей... Лишь этим мечтам и надеждам я обязан тем, что до сих пор живу" - писал он. В годы учебы у него созрела довольно-таки личная цель - путешествовать. И только потом все это приняло форму Цели: помочь всем слепым. В сочетании со сверхцелью это вылилось в "пакет", в триединую Цель, которой Ерошенко добивался одновременно всю жизнь:
А. Разработать и внедрить систему воспитания и обучения слепых, способную вывести их на один уровень со зрячими.
Б. Борьба за Справедливость, в частности, политическим путем.
В. Создание литературы о Справедливости.
Поскольку вначале Ерошенко никому не говорил о своей Цели, ВО пошли в обход: окружающие высмеивали не цели, а поведение. После окончания школы весной 1908 г., пройдя нелегкий конкурс, Ерошенко был принят в московский оркестр слепых. Ветеран оркестра М.В.Великанов вспоминал об очень странном музыканте, который всегда держался особняком, - не пил, не курил, девушками не интересовался, жил чуть ли не на одних сухарях. "Уж как мы подтрунивали над Васей, - писал он, - даже монахом называли, а он слушал молча, улыбался, упрямо наклонив голову, и продолжал вести себя по-прежнему. Грустный он был какой-то".
Не только насмешки умел игнорировать Ерошенко. Поражает его умение работать при самых невероятных обстоятельствах. Когда в 1919 году он был арестован в Токио, к нему на свидание пришла госпожа Сома, в семье которой он тогда жил. Она нашла его в разорванной одежде, избитого, не спавшего ночь. И Ерошенко принялся диктовать ей вступление к сборнику своих сочинений, который должен был вскоре выйти.
"Девяти лет, - писал в своих воспоминаниях Ерошенко, - я был послан из деревни, чтобы научиться чему-нибудь в школе слепых. Это было учебное заведение, огороженное от всего мира, нам не только запрещалось самим выходить за ограду, но даже в каникулы нас не отпускали домой. Днем и ночью мы были под надзором".
Уровень педагогики в школе был крайне низок. Основной своей задачей педагоги считали не допустить, чтобы дети задавали "глупые вопросы". За глупости следовало телесное наказание. Так Ерошенко с товарищами наказали розгами за то, что они не "почувствовали" князя в говорившем с ними незнакомце. В школе учили читать и писать шрифтом Брайля, музыке и ремеслу: делать щетки, плести корзины, переплетать книги. На этом образование кончалось. В дальнейшем же ВО сделали против Ерошенко очень коварный ход.
В ТРИЗ известно, что для решения задачи применяются приемы и антиприемы. Но гораздо сильнее работает пара "прием-антиприем". Не исключено, что аналогию можно найти и в действиях ВО против ТЛ.
Традиционный ход ВО - "недопущение в привилегированные специальные учебные заведения с относительно хорошим уровнем обучения". С Ерошенко получилось иначе: дважды ему довольно легко помогли поступить в учебные заведения с вершинами тогдашней педагогики для слепых, - в Королевский институт и Музыкальную академию для слепых в Англии и в Токийскую школу слепых в Японии. Причем в Токио он был "студентом на особом положении". Ему выделили отдельную комнату, японский язык ему преподавал профессор, гворивший по-русски.
Но очень скоро эти "антиходы" обернулись другой стороной. Ерошенко сразу понял, что в Королевском институте готовят секретарей, настройщиков роялей и посредственных музыкантов, в Японии - музыкантов и массажистов. А главное - эти заведения не являются высшими. В высшую же школу слепой попасть не мог. Прямого запрета не было, но для поступления нужен был аттестат об окончании обычной средней школы, а туда слепых не принимали. Поэтому и в Москве, и в Англии, и в Японии он поступает одинаково: берет все, что можно и нужно для его целей, а потом уходит. В Москве, например, он пел в школьном хоре, добился в виде исключения права посещать занятия по классу рояля (этому учили только девочек). В Токио, воспользовавшись свободой выбора, изучал только психологию, восточную медицину, музыку, японский язык и литературу. В Токио он проучился около года. В Англии же - только два месяца; он уяснил принципы обучения в Королевском институте, а больше там взять было нечего. (Формальным поводом для исключения были его скачки на коне по аллеям норвудского парка).
Основную массу своих знаний Ерошенко получил самообразованием. Уйдя из института, он полгода прожил в Лондоне, занимаясь в отделе брайлевской литературы библиотеки Британского музея. Там он изучал философию, религии, особенно буддизм, освоил священный язык буддийских монахов - пали. Русскую литературу он изучал еще в школе. Книг по Брайлю не существовало, и Ерошенко с товарищами наняли старого безработного актера, чтобы тот читал им вслух. Вернувшись из Лондона, он стал изучать японский язык, готовясь к новой поездке.
Самостоятельно изучал он бирманский, малайский, бенгали; тайский освоил за две недели, причем по английскому учебнику. Его друг Д.Алов писал: "Ерошенко был очень общительным и всесторонне развитым человеком, особенно в области лингвистики и литературы. Он свободно владел английским, французским, немецким, японским языками и эсперанто. Читал по-итальянски и по-испански. Идеально знал русский язык, несмотря на то, что никакого - ни среднего, ни высшего учебного заведения не кончал, кроме Московской школы слепых детей. Я лично наблюдал за ним в Ташкенте, как он с большим успехом помогал студентам вечернего пединститута по языкознанию, русскому языку и литературе". Эти сведения отражают количественную сторону его знаний.
А вот свидетельство качества. Драматург Акита Удзяку писал ему: "Господин Ерошенко, только что я закончил чтение Вашей пьесы-сказки "Розовые облака". Это подписанный Вами черновик, написанный чьей-то рукой. Он передан мне для редактирования. Почерк очень разборчивый, исправлять пришлось лишь несколько мест, написанных на старом японском языке". А вообще, первая новелла Ерошенко, написанная на японском языке, - "Рассказ бумажного фонарика" - была опубликована через полтора года после его приезда в Японию.
Эсперанто Ерошенко изучил за месяц, причем так, что получал призы на Международных конгрессах эсперантистов.
И еще одна деталь. Большую часть своих поистине энциклопедических знаний Ерошенко приобрел в возрасте до 30 лет.
О планах и программах Ерошенко мало что известно. Он тщательно готовился к поездкам, планы организации школ слепых в Сиаме (нереализованные), в Бирме и Туркмении были отработаны до мельчайших деталей. Составил он и список учебных заведений, где хотел бы слушать лекции. В основном все его планы были выполнены.
Свои многочисленные путешествия Ерошенко предпринимал отнюдь не из "любви к искусству". Это была дорога к Цели и сверхцели. Нужно было познакомиться с существующими принципами обучения слепых. Европейские принципы он узнал в России и Англии (а по пути в Англию он заезжал в Берлин, Кельн и Кале). С восточными методами он знакомился в Японии и Индии (после побега из под ареста в Калькутте его смогли арестовать именно потому, что в Бомбее он в первую очередь пошел в местную школу слепых). Там же в Японии он попробовал свои силы и как педагог - учил студентов Токийской школы независимости движений. Но настоящее внедрение методов возможно там, где они нужны - поэтому Ерошенко едет в Бирму и Индию, где обучение слепых поставлено плохо, и в Сиам, где его вообще нет. (Конечно, не только это его привлекло. Здесь было и стремление познакомиться с местным фольклором, религиями, да и просто интерес). Были еще замыслы поездок в Индонезию и Аравию, но их осуществить не удалось. Ради внедрения поехал он в Туркмению и на Чукотку. И, наконец, поездки в Китай были просто вынужденными.
Во всех путешествиях шла напряженная работа. Ерошенко учился и учил, собирал и записывал фольклор разных народов, вел активную политическую пропаганду.
Уже в годы школьной учебы проявилась та независимость мышления, которая удивляла потом весь образованный Восток. "Ночь, - писал Ерошенко, - научила меня сомневаться всегда и во всем и не верить ни учителям, ни самым большим авторитетам... Я не верю, что бог милостив, а дьявол зол и коварен. Я не верю правительству, а также обществу, которое ему доверяет... Мой девиз: все подвергай сомнению!".
Весь Лондон начала века был увлечен Кропоткиным - идейным вождем анархизма. На один из домашних диспутов Кропоткина с молодежью пошел и Ерошенко. Своими замечаниями он поставил Кропоткина в тупик. Впоследствии Ерошенко говорил, что Кропоткин показался ему человеком, способным бунтовать только на бумаге. Когда же Ерошенко приехал в Японию, на него тотчас навесили ярлык "анархиста", на том основании, что нельзя быть знакомым с Кропоткиным и не попасть под влияние его могучего обаяния.
Огромную популярность на Востоке принес Ерошенко его знаменитый спор с Рабиндранатом Тагором, в котором Ерошенко, по замечанию В.Рогова "оспаривал основное положение Тагора о том, что западная цивилизация материальная, а культура Индии - чисто духовная. "Спорить с восточным мудрецом - это само по себе почиталось там неслыханной дерзостью, тем более, что Василию было тогда 26 лет. Но его знания культуры - и европейской, и восточной - были столь высоки, что позиция Тагора в этом споре была весьма поколеблена.
В Китае Ерошенко публично выступал за упрощение китайской письменности. В индийской школе возражал против кастового деления учеников. В 1921 году в Харбине в "русском клубе", где собирался цвет беглого белогвардейского офицерства, устраивает просоветское выступление. Такая смелость свидетельствует о незаурядной независимости мышления.
Тут стоит остановиться на технике решения задач. Триединая цель ставила три типа задач: педагогические, пропагандистские и литературные. И хотя техника решения корнями уходила в МПиО (а иначе и быть не могло), но сами решения всегда были сильными и необычными, отличались хорошим использованием ресурсов, знанием психологии, ориентировкой в обстановке.
Педагогические принципы Ерошенко были построены на практическом познании окружающего, на непосредственном интересе самих детей. В Сиаме чиновники не позволили Ерошенко создать школу. Тогда он набрал группу взрослых слепых и повел их по незнакомой ему самому стране по дорогам и джунглям в руины древней столицы - Аютии. Ерошенко учил их брайлевской грамоте на примере овощей, которыми они питались. Полученные навыки он применил затем в Бирме, проведя слепых детей через всю страну за два месяца. Дети учились реальному окружающему миру, на примере реальных предметов, среди настоящих опасностей. Для сравнения - в бирманских школах слепых детей не учили даже читать и писать - миссионеры считали, что бирманский язык для этого слишком сложен.
Не лучше ситуация сложилась в 1946 г. в Москве, где Ерошенко преподавал английский язык. В школе учились "трудные" дети, бывшие беспризорники. Английский нужен им был, как собаке палка. Ерошенко нашел решение: он "задумал" с детьми путешествие. Для путешествия же нужно знание языков. Таким образом он не только учил их английскому, но и познакомил с французским, японским, а заодно - после уроков - научил плавать и нырять. (Правда, такая методика вызвала серьезные столкновения с начальством как в Бирме, так и в Москве; в обоих случаях Ерошенко из школы "попросили").
А вот еще пример удивительной красоты. В поисках учеников для туркменской школы (это он тоже делал сам), Ерошенко наткнулся на слепого сироту по имени Дурды. Удивительно, как вообще выжил этот малыш. Все, что он знал в мире за свои шесть лет - это голод и непрерывные избиения за попрошайничество. Он был свято убежден, что все люди - звери, что сам он в этом мире никому не нужен. Ерошенко привез его в школу, накормил, напоил. Педагогические нормы советуют в таких случаях несколько лет терпеливо завоевывать доверие. Но Ерошенко не мог ждать и дня. Он повел Дурды в горы. Вдвоем они зашли на одну из вершин, и Ерошенко попросил малыша громко крикнуть свое имя. "Я - Дурды!" - крикнул тот. И эхо несколько раз повторило имя. - Вот видишь, - сказал Василий Яковлевич, - даже здесь в горах тебя все знают...
Пропагандистская деятельность тоже ставила задачи. Как в присутствии шефа токийской полиции провести многолюдную лекцию о революционной борьбе? "Геминкай", проводившее это собрание, объявило, что Ерошенко будет говорить о... вреде пьянства. Вот отрывок из речи "Чаша страданий" в воспоминаниях Эгути Киеси:
"С далеких времен древней Греции и Рима до наших дней несчастные, обездоленные люди боролись, стремясь освободиться от ужасных тиранов, не раз осушали горькую чашу страданий. Рабы Греции и Рима стремились избавиться от своих деспотов, крестьяне Франции от ненавистной аристократии, русские рабочие и крестьяне - от безграничного произвола в своей стране, много раз они жертвовали жизнью и осушали полную чашу горя. Нам предстоит испить новую чашу страданий. Но мы надеемся, что для несчастных и обездоленных эта горькая чаша будет последней..." (Очевидно, Ерошенко хорошо знал обстановку, если добился результата - даже такая прозрачная аллегория не дошла до господина Кавамуры).
В Индии Ерошенко полгода продержали под домашним арестом, не давая визы на выезд. Не помог и побег - в Бомбее его снова схватили и вернули в Калькутту. Тогда Ерошенко добивается ИКР - английские власти должны сами увезти его из Индии. Он прорывается в местный кинотеатр и перед началом сеанса рассказывает о русской революции, поет "Интернационал" на английском и тут же переводит его на бенгали. Этого англичане не выдержали, и через несколько дней Ерошенко был выслан из Индии, как "опасный большевик", на английском военном корабле.
Теперь надо было бежать с корабля. Ерошенко использует ВПР - у слепых сощурены глаза. Он переодевается в одежду кули - грузчика-китайца - и в Шанхайском порту, взвалив на плечи мешок, спокойно сходит по трапу с корабля, ухитрившись под носом у наблюдавших за разгрузкой матросов унести с собой даже свою гитару.
И, наконец, задачи литературные. Как в Китае, в условиях жесточайшей цензуры написать о целях и задачах революции в России? Снова использование ВПР - традиционную китайскую аллегорию. В рассказах, написанных в Китае (на японском, китайском и эсперанто) появляются типичные для китайского фольклора образы - остров Счастья, море Вечной Любви и т.п. На вид это типовые литподелки. Но расстановка этих аллегорий необычна. Она о многом говорила образованному китайцу. Революция есть - и ее как бы нет, она растворена в аллегориях.
А как описать пейзаж, внешний вид описываемых объектов? Ведь Ерошенко не собирался ограничиваться слепыми читателями. Он писал для всех. А зрячим обязательно нужен цвет. Сам Ерошенко говорил, что с детства запомнил только цвет неба, лицо матери, церковь, в которой его ослепили, и голубей на церковной крыше. И он применяет прием "вред в пользу". В одном из рассказов, например, он сразу предупреждает, что автор слеп, а затем использует только те цвета, которые связаны литературными штампами с определенными понятиями: "все цветы там грязно-серого цвета, словно покрытые пеплом или свинцом". Или использует принцип посредника, вводя вместо цвета... запах.
Больше всего времени отнимали у Ерошенко чиновники. В Сиаме была дана четкая инструкция: ни в чем не содействовать иностранцам. Несколько месяцев Ерошенко оббивал пороги канцелярий, но о школе никто не желал с ним говорить. В Индии русский консул - бывший царский чиновник - просто отказался его принимать. Ему запретили преподавать в Калькуттской школе слепых. Дважды Ерошенко арестовывали в Индии, первый раз как... немецкого шпиона. Выезд из Индии ему просто запретили. Запрещали преподавать и выступать в Японии. Личное дело директора школы в Кушке почти сплошь состоит из выговоров за несвоевременно сданные отчеты, за "акты антисанитарии" (так одна из комиссий назвала ручного ишачка, которого дети кормили в столовой). Хорошо что Ерошенко уговорил свою сестру Нину - опытного бухгалтера - которая приехала и помогла привести в порядок бумаги.
Много времени уходило и на организацию школ. В Бирме, в Кушке приходилось начинать с нуля - не было даже специальной бумаги, на которой пишут слепые. С бумагой связан отъем времени и в последние месяцы жизни. В одном из писем того периода есть такие строки: "Бумага, на которой я пишу, очень толстая, и писать мне трудно. Пришлите мне более тонкую бумагу для писем. Я собираюсь написать "Корейскую сказку", но работа на толстой бумаге меня выматывает".
Стоит обратить внимание на то, что ни в каких источниках не упоминается отъем времени на личные нужды. Потребности у Ерошенко были сверхнизкими. Вот что вспоминает о нем Д.Алов: "В питании и одежде Ерошенко был очень скромен и не требователен. Одевался он всегда просто и даже бедно, что не соответствовало его материальному положению и занимаемой должности". И дальше: "Недавно бывший ученик Ерошенко по туркменской школе Бродо, проживающий в Кисловодске, рассказал мне, что Василий Яковлевич в военные годы покупал продукты на свои деньги всегда в большем количестве, чем ему требовалось, и делился со своими учениками".
А вот свидетельство его знакомой З.Шаминой: "Последний период жизни Ерошенко вообще изобиловал большими и малыми неприятностями. Уезжая в Среднюю Азию, в 1934 г., он пустил в свою квартиру незрячих молодоженов. Ставить условия, выговаривать какие-то права на эту жилплощадь Василий Яковлевич считал нетактичным. Вернувшись в Москву, Василий Яковлевич оказался без жилплощади, ему никак не удавалось прописаться.
Знакомые рекомендовали Ерошенко идти прямо в Кремль, не обивать пороги кабинетов управдомов. Но Василий Яковлевич никогда не претендовал на особое отношение к себе, на какие-то поблажки и скидки.
Лишь после года тяжелых скитаний он сдался на уговоры товарищей и обратился с просьбой в Президиум Верховного Совета. С теплом и уважением отнеслись там к незрячему поэту. Прописка была оформлена на следующий день!
Делегат Японии на одном из Международных конгрессов эсперантистов Мито вспоминал, что за одиннадцать лет, прошедших после высылки Ерошенко из Японии, Эро-сан (одно из японских имен Василия Яковлевича) почти не изменился: он был все таким же молодым и веселым и, казалось, носил ту же русскую косоворотку, что и в Японии, а через плечо его был перекинут плащ, подаренный некогда Сома.
Осенью 1934 г. его пригласил туркменский Наркомпросс организовать школу для слепых. На следующий день Ерошенко уже выехал, хотя знал, что официально все начнется только весной будущего года. Ему ничего не было нужно, чтобы полгода жить и готовиться в чужом городе.
ВО применяли против Ерошенко и "антиход" - любовь и помощь со стороны чиновников. Мы уже писали, как жилось ему в Токийской школе. А начало своей работы в Бирме он описывает в письме Тории Токудзиро так: "Бирманцы относятся ко мне с беспредельной любовью. Они просят меня остаться здесь по крайней мере еще на два года. Все надеются, что школьный комитет предложит мне место старшего преподавателя".
Предложили ему место директора. Впоследствии стало ясно, почему (любовь чиновников не бывает бескорыстной): он единственный говорил одновременно и на бирманском и на английском языках, т.е. мог удовлетворить и бирманцев-учителей и миссионеров-покровителей школы. Такой "антиход" тем коварнее, что быстро сочетается с "ходом" - то же "беспредельно любящие" чиновники позже выгнали Ерошенко из школы.
Прекрасные условия были у него и в Москве в период работы в оркестре слепых.
Сказать, что он сохранял даже в этих условиях низкие потребности, было бы слишком мало. Ерошенко просто не выносил даже средних потребностей, он отбрасывал их от себя.
Когда в июле 1922 года он ехал из Пекина в Финляндию на Международный конгресс эсперантистов, поезд проходил через Россию. После остановки в Чите и проверки документов, профессор Пекинского университета Ерошенко покинул вагон для иностранцев, перебрался на крышу и, смешавшись с многочисленными пассажирами, осаждавшими тогда поезда, стал одним из слепцов, которые скитались по России. Рубил на остановках дрова, для паровоза, пел песни у костра...
А вот как он сам объяснил свой первый отъезд из Японии: "Слишком мало земли и слишком много счастья".
Слишком хорошо - это для него было неприемлемо.
Никогда не было у Ерошенко посторонних увлечений. Распорядок дня всегда был достаточно четким и продуманным, хотя и разным в разное время. В Лондоне, например, в девять утра он уже был в библиотеке Британского музея, в два часа - обед и прогулка по букинистическим магазинам, - и снова библиотека до семи вечера. Дорогу и прогулки он использовал для того, чтобы с помощью друга - Марселя Симоне - изучать французский язык. Вечерами - занятия музыкой.
В Китае Ерошенко днем вел занятия в университете или Институте языков мира, вечером читал лекции и проводил беседы, ночью - писал свои новеллы и сказки.
Самообразование его тоже никогда не прекращалось. Вот что пишет об этом Р.Белоусов: "Ерошенко всегда старался преодолеть свой недуг, жил напряженной духовной жизнью. Он прекрасно знал мировую литературу и историю, книги были его постоянными спутниками. В его библиотеке рядом с томами Плутарха стояли "Как закалялась сталь" Н.Островского и "Молодая гвардия" А.Фадеева. Он следил за всеми новинсками литературы, вел обширную переписку.
Еще одна особенность жизни Ерошенко: он всегда поддерживал хороший уровень здоровья, хотя никогда не занимался этим специально - только по ходу дела. Р.Белоусов пишет, что гимнастика, плавание и пешие прогулки были любимыми занятиями Ерошенко. (И еще шахматы. Однажды он сыграл вничью даже с Алехиным, - не зная тогда, с кем играет). Д.Алов вспоминал: "Он был прекрасно развит физически, несмотря на полное отсутствие зрения с детства..."
С женщинами у Ерошенко всегда были настолько теплые дружеские отношения, что это не вызывало даже сомнений у окружающих. И только однажды было исключение. В 1915 г. в доме Агнес Александер, где собирались европейские и японские интеллектуалы, он познакомился с журналисткой Каматико Итико. Ни с кем и никогда не говорил он о своей любви к ней; друзья только замечали, что в присутствии Итико он весь преображается. Итико же не могла ему ответить, она была влюблена в революционера Осуги Сакаэ. Единственные свидетели этой любви - стихотворение "Весна идет и возвращается любимая", написанное на эсперанто, и первая опубликованная новелла Ерошенко "Рассказ бумажного фонарика", написанная на японском.
Это одна версия. В других источниках "Рассказ бумажного фонарика" о слепом юноше-европейце и гейше, выступавшей в ресторане, назван автобиографическим, а о журналистке нет вообще никаких упоминаний. Как бы то ни было, но оба варианта кончаются неудачно, и после этого никаких "усиленных" отношений с женщинами у Ерошенко не было.
Когда из Владивостока Ерошенко пытался пробраться в Советскую Россию он познакомился с девушкой Тосей, ехавшей в родную деревню Поваровку в Хабаровском крае. Поезда из-за военных действий не ходили, и Ерошенко вынужден был остановиться в Поваровке. Это была деревня украинских переселенцев, он чувствовал себя там, как в своей Обуховке. Он даже хотел пожить там пару месяцев, переждать бои. Но заметив, что Тося влюблена в него: через несколько дней покидает Поваровку, чтобы не давать ей ненужных надежд.
Друзья и знакомые тоже делали и "ходы" и "антиходы". Мы уже писали о том, как его оставили друзья, когда он ослеп. Тяжело складывались его отношения с коллегами по оркестру, студенты Токийской школы тоже избегали его и держались очень настороженно. В Харбине Ерошенко узнал о существовании "украинского клуба". Он поспешил туда, но там оказались "самостийники", бежавшие от советской власти. Часто случалось и наоборот - не друзья уходили от него, а он вынужден был покидать друзей - звала Цель. Так один остался он в Сиаме, Бирме, Индии. Ерошенко отвечал на "операцию одиночество" просто: "Признаюсь честно: я боюсь одиночества, и когда мысль о том, что до конца дней своих не увижу света, приближает меня к отчаянию, я иду к людям, с головой ухожу в работу и вскоре убеждаюсь - жить всегда стоит".
А вот в Японии, Китае (в Пекине), в Ташкенте, Москве (в двадцатые годы) Ерошенко был окружен любящими друзьями, готовыми всегда прийти на помощь, поддержать. Нельзя сказать, чтобы это очень способствовало работе. Один-два друга - это всегда хорошо и необходимо, но потом количество переходит в качество. Ерошенко применял два приема. Он или отправлялся в очередное путешествие, или выделял для друзей определенное время. Так, в Пекине он жил во флигеле в доме Лу Синя. По вечерам в его комнате часто горела зеленая лампа. Слепому она была не нужна, но Ерошенко всегда отвечал, что лампа не для него, а для друзей.
Такие же антиходы были и в отношении родных и близких. Ерошенко очень любили родные, поддерживали, как могли. Отец посылал ему деньги в Англию и Японию, брат встретил его на Чукотке, сестра помогла выплыть из бумаг в Кушке. Друзья и эсперантисты предоставляли жилье, помогали с работой, учебой. Этот ход опасен тем, что можно привыкнуть полагаться на других. С Ерошенко этого не произошло потому что, как мы уже видели, он просто отбрасывал все сверх самого минимума; владение вторыми профессиями (музыка и медицина) давало ощущение независимости.
Сочетание "прием-антиприем" характерно и для финансового состояния Ерошенко. Были периоды, когда он, что называется, купался в деньгах. Тут и профессорские оклады, и гонорары за книги и переводы. В Пекине ему даже был положен личный рикша. Ерошенко и в этих условиях жил впроголодь, одевался бедно; излишки денег куда-нибудь использовал: покупал продукты детям на Кушке или вносил в фонд помощи слепым (в Москве).
Когда же денег не было, он использовал вторые профессии: на Чукотке медицину, в Китае, Сиаме, Индии - музыку. В Бангкоке, например, он играл на гитаре в русском ресторане. Сбежав из под ареста в Калькутте, он добирался до Бомбея по ночам, а днем подрабатывал песнями. Насколько он был независим от внешних условий, в том числе и от денег, показывает такой случай.
Профессор Катагами Нобуру собирался на три года в Москву и, чтобы попрактиковаться в русском разговорном языке, пригласил Ерошенко в поездку на остров Хоккайдо. Ерошенко согласился, так как Нобуру был опытным лингвистом, у него можно было многому научиться. Но на Хоккайдо они поспорили о методах преподавания языков и поссорились. Ерошенко ушел в Токио один, без йены в кармане. Два месяца он добирался, зарабатывая на хлеб пением и игрой на кото и сямисэне (этим он овладел в Токийской школе), как бродячий монах бовудзу.
А вот что по этому поводу писал сам Ерошенко:
"Никогда не думал я о деньгах... Есть нечто такое, что беспокоит меня больше, чем деньги. Оно-то и заставило меня покинуть Японию, а сейчас вынуждает уехать из Сиама. Боюсь, что это "нечто" не даст мне покоя и в Индии и развеет мою мечту об Аравии. Я все это хорошо понимаю, но не могу противостоять этой властной силе..."
Мы уже видели, как реагировал коллектив оркестра на поведение Ерошенко. Так же вел себя Василий Яковлевич и в своих школах в Моулмейне и Кушке. Это не было свойством плохого характера. В тех случаях, когда обстоятельства позволяли, он был очень общительным, веселым, с удовольствием пел и играл, беседовал, спорил. Но начиналась работа - и он снова отделялся от других.
Постоянной работы у Ерошенко не было никогда. По возможности он всегда выбирал работу, связанную с его интересами. Он был учителем в школах слепых (чистым директором - никогда!), профессором эсперанто, писателем, журналистом, переводчиком. Если такой возможности не было - подрабатывал музыкой и медициной (именно подрабатывал, постоянно этим не занимался). При первой же возможности бросал подработки ради работы. Биографы до сих пор удивляются, как он мог бросить налаженную работу в типографии и квартиру в Москве, чтобы поехать в незнакомую Туркмению за полгода до создания школы. Но типография нужна была, чтобы где-то жить и что-то кушать. Работа корректором позволяла иметь дело с литературой. А вечером он писал и редактировал "Альманах".
Понятия "жизнь задавила", как мы уже видели, для Ерошенко не существовало. Конечно, ему пришлось немало походить по чиновникам, чтобы уехать из Индии, чтобы организовать и поддерживать школы. Но работа из-за этого никогда не прекращалась. Когда он ходил по Бирме, Сиаму, Туркмении и Чукотке в поисках учеников, он одновременно записывал фольклор. Под арестом в Индии - писал сказки и новеллы. Даже разговоры с чиновниками использовал для дела - практиковался в местных языках.
А условия для работы нередко были очень трудными. В Японии, Китае, Бирме за ним была установлена слежка. Шпики приходили даже на занятия. В Шанхае он жил под надзором полиции. В Калькутте был дважды посажен под домашний арест без права получения корреспонденции. На просьбу выпустить его если не в Россию, то хотя бы в союзную Францию, английские власти в Индии ответили конфискацией вещей. Во второй приезд в Моулмейн его работу с детьми ограничили рамками класса.
"За мной постоянно следит полиция, без конца наведываются шпики. Но в тюрьму пока не посадили, - писал Ерошенко из Бирмы в Японию, и тут же добавлял: - Жизнь моя, как всегда, интересна!"
Кстати, записи индийских сказок, а также популярные в Японии "Рассказы Веталы" и сказка "Кувшин мудрости" были написаны именно во время индийских арестов.
Единственный случай, когда работа была прервана - это несколько месяцев попытки прорваться из Владивостока в Советскую Россию через огромный район военных действий. Но едва ли можно было что-то сделать в товарных вагонах в толпе беженцев. Ерошенко ухитрился провести только несколько агитационных бесед с крестьянами Поваровки и поругаться с белогвардейскими офицерами в одном из поездов.
В смысле условий у Ерошенко бывали и "ходы" и "антиходы" В Индии, Бирме (2-й раз), Шанхае, Сиаме условия были хуже некуда. А в Токийской школе, в Пекине под крылышком Лу Синя, в первый приезд в Бирму, в Москве - условия были настолько хорошими, что не мудрено было бы потерять рабочую форму. Ерошенко казалось не замечал ни того, ни другого. Он работал всегда.
Не отказывался он и от продвижения по службе, если это способствовало развитию Цели. Он с радостью принимал предложения стать директором школ в Моулмейне и Кушке, профессорские и редакторские должности. Но важно то, что это никогда не было самоцелью. Если директорство становилось помехой - он не задумываясь уходил в рядовые преподаватели - так было и в Моулмейне и в Кушке.
Но даже на любимой работе неприятностей у него хватало. Отчасти потому что Дело всегда противоречит официальным нормам на него (как это было в Моулмейне, Кушке, Загорске), а Ерошенко всегда выбирал Дело. Отчасти из-за личной независимости Ерошенко. З.Шамина писала: "Менее удачно складывались у него отношения с непосредственным начальством. Нетерпимый к своим недостаткам, он не прощал никому ни малейшей ошибки, терпеть не мог недомолвок, чинопочитания, компромиссов".
В чем деятельность Ерошенко начисто противоречит сложившейся концепции ЖСТЛ, так это в выборе информации для разработки темы. ЖСТЛ рекомендует выбирать цель с легкодоступной информацией. Информация, необходимая Ерошенко, была для него труднодоступна вдвойне: во-первых, потому, что брайлевской литературы по многим вопросам просто не существовало, а во-вторых, потому, что эта информация могла быть собрана только за границей. Ерошенко просто "проламывал" барьеры, преграждающие ему путь.
Отрицание Цели тоже сопровождало Ерошенко всю жизнь. В Сиаме ему заявили, что слепых вообще нельзя обучать. В Бирме, Таджикистане и Чукотке идеи обучения слепых входили в противоречие с традиционными и религиозными взглядами. (Так в Бирме ему объяснили, что забота о слепом ребенке - это наказание за грехи родителей; если сейчас забрать ребенка в школу, то заботиться о нем придется в следующей жизни - а какой же смысл портить себе следующую жизнь? Так что, эта идея безусловно вредная!) А какими способами "отрицалась" его пропагандистская деятельность мы уже знаем.
Популярность Ерошенко на Востоке была колоссальной, в первую очередь из-за его пропагандистской деятельности. В Китае, например, Ерошенко был символом революционной борьбы и антияпонских настроений уже потому, что его выслали из Японии. Кроме того, его произведения несли мощный антиколониальный и антиимпериалистический заряд, скрытый под вполне понятной аллегорией. Крупнейшие писатели Японии и Китая писали о нем восторженные статьи и предисловия к его произведениям. Целый том сочинений Лу Синя заполнен переводами произведений Ерошенко на китайский язык. Не менее популярен Ерошенко и среди эсперантистов всего мира. Статья о нем входит в Энциклопедию Эсперанто. Когда он приехал на Нюрнбергский Международный конгресс, то обнаружил, что немцы выпустили открытку - Ерошенко идет по свету с мешком и гитарой за плечами. А на Чукотке ему дали имя Какомэй - Чудо.
Удивительно, но этого, так же, как и материальных условий, Ерошенко просто не замечал. Он продолжал свое дело.
Очень тщательно Ерошенко готовился к каждому этапу своей деятельности. Перед поездкой в другую страну он всегда заранее изучал ее язык, нравы, религию. Так еще в Москве он связывается с эсперантистами Бирмы, Сиама, Японии, в Лондоне, готовясь к работе на Востоке, изучил буддизм и язык пали, в Сиаме, несмотря на тяжелые обстоятельства, в совершенстве освоил бирманский язык (чтобы сразу приступить к преподаванию), в Ашхабаде за осень и зиму (не имея гарантированного жилья и денег) изучил туркменский язык и литературу и даже подготовил алфавит Брайля для туркменского языка.
Об отказах, волоките, равнодушии чиновников мы уже писали, нет смысла повторять. Интересна реакция самого Ерошенко. Вот что писал он из Сиама (где, как мы знаем, сопротивление чиновников было максимальным): "Я уже начал свои хлопоты. Но пока ничего определенного сказать не могу. Положение слепых в Сиаме совершенно иное, чем в других странах. Говорят, что здесь вообще невозможно что-либо сделать для них. Но я не обращаю внимания на эти разговоры..." (Из письма Тории Такудзиро, август, 1916г.)
Ход 26-б (ЖСТЛ-2) говорит о потере рукописи, как форме чиновнической реакции. На наш взгляд, это только частный случай потери рукописи. В самом деле, неоднократно гибли от пожаров рукописи Циолковского, работы Заменгофа сжег отец, первый роман Н.Островского пропал при пересылке, затерялись некоторые партитуры Баха, Паганини, партитуру Первой симфонии Бородина потерял его близкий друг Стасов... Все это никак не связано с чиновничьей реакцией - это абсолютно самостоятельный и очень тяжелый ход.
Ерошенко пострадал от него едва ли не больше других. При арестах в Японии и Калькутте были конфискованы его вещи, в том числе и рукописи, найти которые до сих пор не удалось.
Первый сборник - "Песни предутренней зари" вышел в Японии летом 1921 года. Второй - "Последний вздох" в конце того же года. Большая часть тиража этих книг погибла во время небывалого по разрушительной силе землетрясения, разразившегося 1 сентября 1923 г. Поэтому эти издания стали ныне библиографической редкостью.
А вот свидетельства его знакомых.
Ф.Бурцева: "Одну из своих последних рукописей Ерошенко дал моей сестре В.А.Лукашевой, которая увезла ее с собой в Петрозаводск, а потом затеряла".
З.Такаева (ученица Ерошенко в Кушке): "В 1948 году меня и других подростков устроили на производство, а летом приехал Василий Яковлевич. Мы с ним поехали в детдом забрать книги из его личной библиотеки, их там оставалось два шкафа, битком набитые. Но... их не оказалось. Василий Яковлевич тяжело переживал эту беду. Книги-то были редкие, иностранные. "Это, - сокрушался он, - память о прошлых годах. А тут ими печи вытопили".
Последняя рукопись была отправлена племянницей Ерошенко в Москву Д.Алову. Но до адресата она не дошла. "Теперь я спокоен, - говорил Ерошенко, закончив эту рукопись, - тут плоды моих раздумий. А теперь можно и умереть, отдохнуть от долгих трудов.
И, наконец, трехтонный архив Ерошенко, включавший разработки по педагогике, литературные произведения, воспоминания и планы дальнейших разработок, а также коллекцию редчайших брайлевских книг и журналов, был завещан Всесоюзному обществу слепых и успешно потерян (по некоторым данным сожжен) не в меру здравомыслящими чиновниками.
Видимо, нужно обратить внимание на возможные ответные и превентивные меры. Можно восстановить рукописи с одновременной доработкой (Заменгоф, Ерошенко, Бородин, Ренуар), можно ввести по частям в следующие работы (Ерошенко), передавать только надежным друзьям (Галуа), ни в коем случае не доверяя почте или чиновникам. У Ерошенко сохранилось также то, что выходило на других языках, в других странах.
Василий Яковлевич никогда не требовал вознаграждения за свои работы. Наоборот, в школы в Моулмейне и Кушке он вложил немало своих средств. Школу в Сиаме он вообще предлагал организовать своими силами. Мы уже знаем, чем это кончилось. Права на свои книги он передал Итико.
Интересная деталь: не часть, а почти все свои работы Ерошенко внедрял за границей. Противостоять внутренним чиновникам это отнюдь не помогло.
Популяризация Целей Ерошенко шла тремя путями: практическое внедрение (педагогика); литературные произведения и статьи; лекции. А вот как шла дискредитация и запреты.
Школьный комитет в Моулмейне объявил методы Ерошенко неприемлемыми. Но вмешались сами дети. Тогда в "помощь" Василию Яковлевичу была назначена "содиректрисса" - неграмотная бирманка, главная противница реформ. В Калькутте и во второй приезд в Токио ему официально запретили преподавать, опасаясь "бацилл большевизма", даже арестовали, как немецкого шпиона. Японская цензура запрещала издавать его книги, как "опасные". Во второй приезд в Моулмейн его с трудом дотерпели до конца учебного года (он читал детям свои антибританские сказки, в частности, "Бирманскую легенду") и просто выставили, пригрозив "более серьезными мерами".
Ерошенко поместил в одном японском журнале негативный отзыв на постановки в японском театре некоторых русских пьес. Аналогичные статьи его выходили и в других странах. И во всех концах земли оппоненты приводили один и тот же "аргумент", подлее которого и не придумать: "Как вы спорите, если вообще ничего не можете увидеть на сцене - вы же слепой? И Ерошенко с достоинством отвечал: "О, вы даже не догадываетесь, как много может увидеть на сцене незрячий!".
Для дискредитации Ерошенко использовались следующие ярлыки: в Индии - немецкий шпион, большевик; в Японии - социалист, анархист, большевик; в Сиаме и Бирме - русский (даже это ухитрились превратить в ругательство). Литературные ярлыки: романтик, мечтатель, уходит от действительности, и даже так - "В идеале он любил все и всех, а в действительности - никого и ничего" (Ван Шицзин). В педагогике: своими походами по джунглям хочет погубить бедных деток.
В Сиаме Ерошенко пытался убедить чиновников в важности обучения слепых. Больше он этого, похоже, не делал. Просто учил.
В Моулмейне и Кушке против Ерошенко был применен один и тот же прием, что свидетельствует об общности чиновников во всем мире: когда работа школы дала высокие результаты, его заменили другим, "нормальным" директором. Оба раза Ерошенко реагировал одинаково - уезжал, и школы быстро опускались на "нормальный" уровень.
Вот что вспоминает З.Шамина:
"Я приехал насовсем" - сказал Василий Яковлевич. Медленное превращение интерната в детдом обычного типа, его упадок больно ранили сердце Ерошенко. Детище гибло на его глазах, а он не мог ему помочь, не выдержал и уехал.
Работой Ерошенко для получения незаконной прибыли прямо никто не пользовался. Косвенно - бывало, например, завхоз школы в Кушке, попавшийся дважды на воровстве (пользуясь слабостью Ерошенко в бумагах). Часто у него занимали деньги без отдачи. Но Ерошенко таких вещей не замечал.
Мы уже писали об операции "респектабельный человек". На Ерошенко это никак не действовало. В Пекине, например, ему был положен персональный рикша. Отказаться было невозможно, поэтому Ерошенко ходил с ним рядом и практиковался в разговорном китайском языке.
Нельзя сказать, что Ерошенко не касалось различие в положении между ним и его ровесниками и соучениками. Но он об этом говорил не с завистью, а скорее с горечью: "Других слепых ночь научила принимать все на веру и ни во что не вмешиваться. Большинство моих товарищей, поверивших всему, что говорили учителя, доверяют теперь каждому слову авторитетов. Они заняли хорошее положение в обществе, стали музыкантами или учителями, живут в комфорте, окружены заботами и любовью близких. А я так ничего и не достиг. Сомневаясь во всем, я как перекати-поле, скитаюсь из страны в страну..."
Но в его работе и образе жизни эта горечь ничего не меняла.
Несмотря на напряженную целенаправленную работу Ерошенко отнюдь не был "автоматом". Вот что вспоминает его сестра М.Безуглова:
"Нередко от него приходилось слышать упреки:
- Как скучно вы живете! Возьмите, к примеру, меня. Я не меньше загружен работой, чем вы, но всегда нахожу время, чтобы сходить в театр, на концерт, в кино. Так, как вы живете, можно отстать от жизни, превратиться в обывателей".
Сколько мы ни пытались, нам не удалось понять, почему Ерошенко не стремился передать другим своей педагогики. Он не делал из своей методики секрета, охотно отвечал на вопросы, оставил после себя массу учеников, но школы в смысле группы продолжателей Дела у него не было, и попыток создать ее он не предпринимал. Возможно, он рассчитывал, что Делом займется кто-то из его учеников? Но он видел, как его любимец Дурды на посту директора школы в Кушке на глазах превратился в чиновника. Не известны и какие-либо книги Ерошенко по педагогике для слепых. Свидетели последних месяцев его жизни говорят, что он приводил в порядок свои педагогические архивы. Очевидно, все это сгорело в чиновничьем костре. Так или иначе, но педагогическая часть Дела Ерошенко не стала массовым явлением. Поэтому шаги, связанные с переходом к школе и движению, в данном случае выпадают или проявляются в очень ослабленном виде. Например, частичное внедрение было Ерошенко предложено в Моулмейне. Он не возражал, но опередив местных чиновников, поехал в Рангун и добился одноразовой полноты. Когда же сопротивление школьного комитета усилилось, он просто уехал.
Были нестройные возражения и против его литературного стиля. Однако серьезных препятствий не возникло.
Всего однажды пришлось Ерошенко играть роль "свадебного генерала". На Международном конгрессе эсперантистов в Нюрнберге его затаскали по всевозможным лингвистическим комиссиям, большинство которых, как обычно, не имело никакого значения. Больше, впрочем, это не повторилось.
А вот репрессии против Ерошенко применялись с самого начала. Они уже достаточно нами описаны выше.
Отдельно нам хотелось бы коснуться шага 47-в (по ЖСТЛ - 2): поиск и использование готовых структур, которые могут быт ориентированы на цели, нужные Творческой Личности. Этот шаг рекомендуется почему-то применять, как ответ на "постоянную и быструю эскалацию репрессий". Ерошенко тоже всю жизнь использовал готовую структуру - эсперанто-движение. Причем независимо от репрессий, даже задолго до их начала.
Но неверно было бы полагать, что эсперанто было для Ерошенко только орудием достижения цели. Дадим слово ему самому: "Поистине могу сказать, что лампа Алладина не могла бы помочь мне больше, чем зеленая звездочка - символ эсперанто. Я уверен: никакой джин из арабских сказок не мог бы сделать для меня больше, чем сделал для меня гений реальной жизни Заменгоф, творец эсперанто".
С эсперанто его познакомила Анна Николаевна Шарапова - московская учительница. Ерошенко за месяц овладел языком. Именно эсперантисты встречали его и в Англии (м-р Филлимор), и в Японии (академик Накамура Кийоо), и в Китае (Лу Синь). На эсперанто вышла и его первая книга стихов "Ради человечества" (в 1912 г. во Франции). Да и потом лучшие свои стихи он писал на этом языке.
Ерошенко был физически крепким человеком. Но путешествия и возраст делали свое дело. Во время тропических дождей в Сиаме он простудился и оглох на одно ухо (можно себе представить, что это значит для слепого, ведь он теряет чувство направления). В 1945 г. приступы малярии вынудили его вернуться в Москву. В 1950 г., когда малярия отпустила, он снова поехал в Ташкент, но уже в 1951 снова вынужден был возвратиться. Его мучили сильные боли в желудке. Московский врач, осмотрев слепого крестьянина (Ерошенко жил в своей родной Обуховке), сказал ассистенту по-латыни: "Канцер" (рак). Он не мог знать, что пациент свободно владеет латынью. Знакомый с медициной, Ерошенко понял, что это конец. Но так просто дело не кончилось. Вот отрывки из его писем: "Конец ее (жизни - И.Ю.М.), который был еще недавно так близок, неожиданно и непонятно для всех отдалился - болезнь приняла мучительный, затяжной характер".
"...Началась агония. Мучаюсь очень, и никто не скажет, когда это кончится: через день, неделю или может, несколько месяцев".
По свидетельству находившейся в это время при нем племянницы В.И.Серюковой, Ерошенко работал оставшиеся месяцы днем и ночью, даже во время приступов. Последний рассказ он закончил за три дня до смерти.
После смерти Ерошенко шли одновременно два процесса. С одной стороны продолжалось обрастание легендами, которое началось еще при жизни. Так в Таиланде ходит легенда о слепом русском путешественнике, который основал в Сиаме школу, за что ему в джунглях поставили памятник. В Бирме среди буддийских монахов он был известен как Пандит Саяджи (Великий Мудрец), на Чукотке его звали Какомой (Чудо). Прекрасно известен он в эсперанто-движении и в движении слепых. Имя его обрастает легендами и сегодня. Так в статье "Зоркое сердце" ("Известия", 22.03.75) мы с удивлением прочли, что Ерошенко "в Индии... выступал против бесправия женщин, в Океании организовывал колонии прокаженных".
С другой стороны - усиливающаяся неизвестность на родине. Доходило до абсурда. Русский перевод новеллы Лу Синя "Утиная комедия" о Василии Ерошенко вышел в 1949 г. в Шанхае. В России это произведение появилось в 1952 г., когда Ерошенко был еще жив. Но даже переводчик новеллы В.Рогов считал, что этот персонаж вымышлен. Только через шесть лет он узнал, что это реальный человек, которого - увы - уже нет в живых.
Когда Ерошенко заблудился и чуть не погиб на Чукотке, из Японии приходили в СССР письма с просьбами сообщить о его судьбе. Но никто не мог на них ответить. Книги Ерошенко выходят в Китае и Японии, а у нас удалось с трудом напечатать один сборник на русском, и один на украинском языках.
Для такой известности на Востоке, малоизвестности в Европе и неизвестности в СССР есть причины как объективного, так и необъективного характера. Чтобы их оценить, давайте разберем результаты жизни и работы Василия Яковлевича Ерошенко.
|
вверх
